Часто врачи ограничиваются оценкой критического отношения больных к наличию у них психического расстройства. Разумеется, такой подход не всегда позволяет выявить дефекты критики, точно так же, как только одно тестовое задание менее надёжно устанавливает интеллектуальное снижение, чем набор тестов. При функциональной патологии избирательность нарушений как раз и характерна и не только в когнитивной сфере, но и в эмоциональной: в каких-то отношениях чувства притуплены («дерево», по Кречмеру), в других — обострены («стекло»).
Более того, к нарушению критики необоснованно относят и так называемую формальную критику, которая свидетельствует лишь об эмоциональной сглаженности (относительно равнодушная констатация у себя психического расстройства без адекватного сожаления об этом). Такое понимание формальной критики дублирует диагностику эмоциональной дефицитарности. (А вот другой вариант понятия формальной критики, подразумевающий неискреннее признание психического нарушения, действительно устанавливает истинную некритичность.)
Достаточно значимо традиционное использование понятия «частичная критика» (за исключением категории формальной критики). По аналогии с простыми и сложными заданиями по проверке интеллекта здесь определяются более или менее грубые нарушения критики. Понятно, что если не восстанавливается критика даже к фантастическому бреду, то речь идёт об относительно грубом когнитивном дефекте. Недифференцированное ощущение болезненности состояния, отражающее его остроту, наличие тревоги, страха, недостаточно для оценки сохранности критических способностей. В таких случаях больные обычно готовы признать «нервное» расстройство, но не психическое. За этим стоит актуальная или ретроспективная оценка лишь чувства напряжения. То же самое относится и к таким сопутствующим признакам, как усталость, бессонница, вегетативные проявления.
Разумеется, при оценке глубины нарушения критических способностей следует учитывать содержательную сферу, в которой выносится суждение. В некоторых областях ошибки более вероятны или, наоборот, менее ожидаемы. В последнем случае они свидетельствуют о большей степени некритичности. Здесь целесообразно иметь в виду целый ряд противопоставлений. Так, адекватная оценка себя априорно даётся труднее, чем критическое отношение к окружающим, поскольку индивидуум располагает широким набором субъективных «оправданий» своих ошибок (по пословице «В чужом глазу»). Хотя к близким часто бывают более требовательны, чем к посторонним, им делается и больше скидок: от них ожидают большего понимания и участия по отношению к себе самому, но их просчёты и неадекватности (в том числе болезненно обусловленные) легче находят какие-то «объяснения». Всегда сложнее трезво предвидеть будущее, чем анализировать уже случившееся. Соответственно, отрицание пациентом болезненного характера уже перенесенного состояния свидетельствует о более глубокой некритичности, чем отрицание возможности его рецидива. Суждения об индивидуально значимых, повседневных событиях мобилизуют критические способности в большей степени, чем оценка того, что напрямую не касается индивидуума. (В последнем случае поверхностность анализа создаёт предпосылки для манипулирования общественным мнением: достаточно показать как один из конкурирующих политиков ходит в церковь, чтобы многие подумали, будто его соперник — неверующий.) Вероятность ошибок при использовании комплексных, сложных понятий при оценке запутанных ситуаций существенно выше, чем при оперировании простыми, однозначными понятиями, решении стандартных заданий. В познании человечеством мира существует немало спорных проблем, когда убедительность альтернативных позиций (во всяком случае для неспециалиста) недостаточна (религиозные верования, представления о торсионных полях, НЛО и пр.). Здесь возможна эмоционально мотивированная некритичность, а о когнитивной судить зачастую некорректно.
Разграничить аффективную и когнитивную некритичность не всегда просто. Кроме того, нередко они составляют единый комплекс. Так, в неадекватных увлечениях психически больных лиц всегда следует усматривать эмоциональную составляющую, которая хотя бы частично объясняет эту неадекватность, но чем нелепее, чуднее увлечённость, тем более явно выступает составляющая её когнитивная некритичность.
Принципиально важно дифференцировать отличающиеся некритичностью сверхценные образования и бред, компонентом которого она всегда является. Общего снижения когнитивной критики для возникновения бреда недостаточно, поскольку оно встречается при функциональной патологии почти обязательно, тогда как бред — на порядок реже. В то же время нельзя сводить дело к грубому нарушению продуктивности мышления, так как при развитии слабоумия бред наблюдается не столь уж и часто. Некритичность при бреде имеет свою специфику, которая, впрочем, не исключает оговоренных выше общих признаков расстройства когнитивной критики, а, наоборот, наглядно проявляет их. Необходима особая некритичность, а именно, в отношении собственной интуиции. Её следует рассматривать как достаточно грубую, поскольку здоровые люди чётко разграничивают интуитивную догадку как некую вероятность, с одной стороны, и реальность, с другой. При прицельном расспросе бредовые больные признают, что их убеждение строится на догадке, и формально понимают значение догадок, но неосознанно пренебрегают противоречием: при прицельном расспросе прямо отвечают, что не задумывались о нём (см. рубрику «Бред»). Термин «расщепление» более всего подходит для определения бредовой некритичности: бредовой вымысел сосуществует с адекватным осознанием реальности. Больной может попеременно или одновременно и в разной степени обращаться и к содержанию бредовых идей, и к адекватной оценке их. В зависимости от этого врачи устанавливают некритичность, восстановление критики или «двойную бухгалтерию».