Меры противодействия навязчивостям, наряду с общей тенденци­ей пытаться отвлечься от них, имеют и свою специфику в зависимо­сти от их вида. При навязчивых сомнениях естественны проверки и, из-за их неэффективности, перепроверки. Мнение окружающих при этом может быть особенно важным, больные могут спрашивать о са­мых элементарных вещах. Осознание неправомерности своих сомне­ний позволяет им иногда довольствоваться формальными проверками, имеющими условный характер. Например, они воспроизводят в памяти выполненное действие пять раз и, хотя полной уверенности в его пра­вильности обычно всё равно не возникает, удовлетворяются хотя бы малой вероятностью ошибки.

Навязчивые эмоции страха, как и сомнения, иногда тоже неверно распознаются как навязчивые мысли, поскольку зачастую основное внимание врачи уделяют их идеаторному содержанию. Оно строит­ся на тех же трёх типах мышления, что и бред, но, в отличие от него, не является патологическим, поскольку не имеет необходимой для его возникновения предпосылки: непонимания субъективности или тен­денциозности своих умозаключений, т.е. некритичной оценки продук­ции собственного мышления. Мышление как таковое здесь не наруше­но, оно лишь отражает патологический страх.

Со временем страхи могут терять свою актуальность, становиться недостаточно отчётливыми, тогда как на передний план выступают за­щитные меры, которые даже могут принимать характер навязчивых вле­чений. Например, опирающийся на логическое мышление страх загряз­нения почти забывается, но больной испытывает по существу навязчивое влечение мыть руки по каждому поводу и самым тщательным образом, из-за чего сам испытывает неудобства и хотел бы от этого избавиться. Идеаторное содержание страхов может быть весьма неопределённым, ес­ли оно производно от ассоциативного или интуитивного мышления. На­пример, сумка на ремне прохожего — символ смерти («на ремне можно повеситься»), пятно на тротуаре грозит каким-то неясным, интуитивно предчувствуемым несчастьем для себя или своих близких. Многочислен­ные предметы и события, а также абстрактные понятия (например, циф­ры или отдельные слова) приобретают значение дурных или счастливых предзнаменований. Больные сами критически определяют содержание своего мышления как иррациональное. Эта иррациональность порожда­ет возможность не только суеверного загадывания о будущем, сулящем счастье или беду, но и разработки иррациональных, по существу маги­ческих, причудливых способов защиты, которые формируются также ин­туитивно или ассоциативно и обращают на себя внимание не столько ох­раняющим смыслом, сколько своей нелепостью, с точки зрения логики. Например, больному важно не столько обойти пятно на тротуаре, сколь­ко мысленно произнести фразу отвлечённого содержания, являющуюся не буквальным, а символическим заклинанием. Окурки, попадающиеся на пути, вызывают смутное, а потому в значительной степени игнориру­емое, беспокойство и желание затоптать их (для предотвращения беды), что и самому пациенту не представляется логичным.

Прежде чем остановиться на навязчивых влечениях, следует корот­ко охарактеризовать влечения вообще и патологические в частности. Влечение основывается на предвкушении удовольствия или удовлетво­рения от выполнения различных желаний, обычно выражающих пот­ребность в реализации того или иного инстинкта и характеризующихся относительной стойкостью, предпочтительностью перед другими заня­тиями и трудностью подавления. Предпочитаемая деятельность может быть преимущественно эмоциональной или интеллектуальной, актив­ной или пассивно-созерцательной, познавательной или преобразую­щей, потребительской, созидательной или разрушительной. Влечения могут включать различные уровни: физиологический, душевный или духовный. Например, любовь (влечение к конкретному лицу) может охватывать указанные уровни в любом наборе. Эмоциональная награда при реализации влечений также существенно различается: от баналь­ного удовлетворения, устранения неприятных эмоций (напряжения) до переживания блаженства или восторга (см. также разделы «Психи­атрические симптомы: другая психиатрическая симптоматика» и «Пси­хическая патология и норма»).

Влечения не объясняются деятельностью рассудка. Если они и име­ют биологический смысл (иногда очевидный, иногда устанавливаемый путём отологических исследований), то это не значит, что они возни­кают в результате идеаторных процессов. Даже влечение к мыслитель­ной деятельности обусловлено не рациональными соображениями, а её эмоциональной привлекательностью. Для одного коллекционера его страсть — причина растраты денег и источник семейных неурядиц, другой объясняет её коммерческой прибыльностью, но часто это лишь формальное объяснение, поскольку инстинкт накопительства в совре­менных условиях становится иррациональным, хотя и может допол­няться меркантильностью.

Патология влечений заключается в их усилении или ослаблении несообразно возрасту и особенностям личности. Если очередное азарт­ное увлечение возникает у человека, который всегда отличался любо­вью к авантюре, то нет оснований считать его патологическим. Если оно усиливается вразрез с прежними установками и привычками лич­ности и хотя бы временно меняет её, то его следует признать (услов­но) патологическим. Это наблюдается в рамках эпизодов аффективных расстройств (см. раздел «Психиатрические симптомы: другая психиат­рическая симптоматика»). Разновидность патологического влечения — импульсивное, основной характеристикой которого является неконт­ролируемое исполнение. Внезапность его возникновения — необяза­тельная характеристика. Характернее неожиданность для наблюдателя, тогда как пациент какое-то время может противиться ему.

Если повторение или сохранение патологического влечения вызы­вает эмоциональную реакцию неприятия, т. е. воспринимается с ощу­щением чуждости (логической оценки здесь недостаточно, поскольку многие влечения для людей рационально нежелательны), то такое вле­чение навязчиво. Аналогично обсуждавшимся выше другим случаям навязчивостей для навязчивых влечений в качестве предпосылки ха­рактерна их хотя бы относительная парциальность: они повторяются вопреки сохранившимся присущим больному иным главенствующим устремлениям и ценностям, имеющим иную эмоциональную окраску. Таким образом, с одной стороны, навязчивое влечение проявляется с беспокоящей пациента неуместностью, захватывая его с достаточ­ной интенсивностью, а с другой — больной не только интеллектуально критически относится к нему, но и эмоционально не принимает. Ва­риантом такого отношения к влечению может быть амбивалентность, т.е. потребность подчиниться ему ради удовольствия и одновременно досада на него.

При навязчивом влечении к когнитивной деятельности (умствен­ной жвачке) эмоционально нейтрально лишь её содержание, а сам процесс мышления приносит хотя бы частичное удовлетворение. При этом набор мыслей на ту или иную вначале интересную для больного тему не может не быть относительно ограниченным, соответствуя твор­ческому потенциалу индивидуума. Сохранение влечения к умственной деятельности приводит, таким образом, к повторению одних и тех же мыслей. В результате возникает ложный повод к пониманию этого па­тологического явления как «навязчивые идеи» или «идеообсессии», хотя на самом деле повторение одних и тех же мыслей не представляет собой первичного явления (когда некие идеи принимали бы неотступный ха­рактер сами по себе), а лишь отражает усиленное стремление к мысли­тельной деятельности. Нередко влечение к размышлениям отвлечённого содержания или к самоанализу выявляется в виде отчётливого предшес­твующего навязчивостям периода (по типу метафизической интоксика­ции). Патологическое усиление этой характерологической особенности выражается в том, что влечение к размышлениям на определённые те­мы начинает восприниматься как неадекватное, а их стереотипное вос­произведение вызывает реакцию отчуждения (т. е. становится навязчи­вым). Так, вначале пациентка забавляется сложением номеров машин, чтобы скоротать время в пути, затем она активно занимается этим всё чаще, получая удовольствие от своей умелости, а через год на какой-то период времени это занятие становится трудно контролируемым, вос­принимается как вынужденное, чуждое своей неотвязностью. Такое уже не приносящее удовольствия умственное занятие, выполняемое, что­бы не испытывать дискомфорт от воздержания от него, и должно уже оцениваться как навязчивое. Эмоциональная неприятность умственной жвачки может усиливаться из-за её бесплодности. Например, пациент испытывает потребность ставить перед собой вопросы, ответы на ко­торые найти не в состоянии: как возникла материя, почему она обла­дает свойством взаимного притяжения. Чем амбициознее устремления больных, тем больше они обеспокоены тем, что навязчивые раздумья отвлекают их от насущно более важных вопросов.