Вербальные псевдогаллюцинации. В монографии В.Х. Кандинского есть замечательный пример дифференциальной диагностики вербальных истинных галлюцинаций и псевдогаллюцинаций:
«...старик чулочник Фишер различал в своих субъективных слуховых восприятиях: а) «громчайший глас Божий», который «должен проникать в голову не иначе, как через ухо», и вообще «громчайший звук» (например, ободряющая фраза, отрывок песни), который всегда слышался больному так, как будто достигал до его уха из внешнего мира (галлюцинация слуха); б) «тишайший глас Божий, относительно которого другой сказал бы, что это просто мышление» (навязчивые мысли); в) кроме того, еще две разновидности Божьего гласа, причем в одной из них, самой частой, «голос» слышался так ясно и отчетливо, что можно было разобрать решительно каждый слог». Для двух последних разновидностей гласа Божия больной, по его словам, вовсе не нуждался во внешнем органе слуха: «если бы я был глух, как дубина, я бы и тогда слышал это», говаривал больной».
Речедвигательные псевдогаллюцинации (позже названные именем Сегла). В своей монографии В.Х. Кандинский, как и в примере с вербальными псевдогаллюцинациями, проводит дифференциальную диагностику речедвигательных и псевдогаллюцинаций. Мы не встречали более нигде эту дифференциальную диагностику. Итак, сначала В.Х. Кандинский описывает то, что можно было бы назвать переходом речедвигательных галлюцинаций в псевдогаллюцинации. Уже есть насильственность, сделанность, но еще присутствует экстрапроекция.
«Долинин чувствует, что язык его начинает действовать не только помимо его воли, но даже наперекор ей, вслух и притом очень быстро, выбалтывает то, что никоим образом не должно было бы высказываться... разобрав смысл того, что начал болтать его язык, больной поразился еще большим ужасом, ибо оказалось, что он, Долинин, открыто признавался в тяжких государственных преступлениях, между прочим возводя на себя замыслы, которых он никогда не имел...уши Долинина слышали слова, действительно выговаривавшиеся его же языком, к этому объективному слуховому восприятию ничего не было прибавлено слуховой сферой субъективно».
Далее В.Х. Кандинский осуществляет своеобразный экскурс в историю и рассказывает о бесноватости (что в конце XIX в. в России называлось кликушеством).
«Непроизвольное говорение есть явление, весьма обыкновенное при истерии; оно составляет, между прочим, один из симптомов бесноватости. Известно, что во время демонопатических эпидемий XV—XVII веков больные независимо от своей воли и даже наперекор ей говорили голосом и языком, нимало не похожим на их обыкновенный голос и язык. Этого рода факты весьма способствовали утверждению всеобщего в те времена убеждения, что устами таких субъектов говорит вселившийся в последних дьявол». Уже после этих описаний он дает описание и свою трактовку иного явления: «Однако в большинстве случаев насильственной иннервации кортикального центра речи происходит говорение не действительное, но лишь внутреннее». «Когда больной находится в состоянии полусна и его воля перестает быть деятельной, эта насильственная речевая иннервация в самом деле приводит в действие мышечный голосовой аппарат. Больной приписывает это явление проделкам своих преследователей и называет этот прием «добыванием моего говорения» [31].
Вот это последнее и есть речедвигательная псевдогаллюцинация. Псевдогаллюцинаторные псевдореминисценции. «Какой-нибудь измышленный факт, т.е. какое-нибудь представление, созданное фантазией больного, мгновенно (в момент своего перехода за порог сознания) становится псевдогаллюцинацией, зрительной или слуховой, и эта псевдогаллюцинация ошибочно принимается сознанием больного за живое воспоминание действительного факта, совершившегося в далеком или недавнем прошлом. ...Оно может возникнуть или отдельно или же неожиданно в ряду обыкновенных действительных воспоминаний; в последнем случае обманный характер явления выражен всего резче, потому что такое мнимое воспоминание не может иметь для сознания такого же значения, как и действительные воспоминания.
Содержание псевдогаллюцинаторного представления здесь почти всегда бывает тенденциозным или аффектирующим, имеющим более или менее тесное соотношение с ложными идеями больного».
В качестве примера В.Х. Кандинский приводит рассказ больного Соломонова:
«До этой минуты больной считал себя таким же человеком, как и все люди, после нее он должен был признать себя лицом исключительным. Но тогда невозможно, рассудил больной, чтобы в его прежней жизни не нашлось никаких намеков на будущий таинственный второй период. В воспроизводившихся в памяти сценах и событиях сначала не оказывалось ничего необыкновенного...Но...вот ему припоминается., вот...вот...О боже, и как он только мог позабыть это! Ведь именно так, до мельчайших подробностей так было в действительности, как это теперь сразу ожило с такой необычной яркостью и странной неотступностью. В своем внутреннем видении Соломонов вдруг видит большую залу старого отцовского дома; он сам, тогда девятилетний мальчик, сидит за желтым ясеневым угловым столом, держа перед собой раскрытую большую книгу...Но как странна та книга, она напечатана какими-то особенными литерами и украшена разными символическими рисунками речь шла об антихристе, о том, что на нем с детства должна лежать «печать», заключающаяся в трех знаках (помимо описания в тексте, эти знаки — скошенный глаз, оконечность копья, лучистая звезда — были изображены в книге каждый в отдельности в виде рисунков, и эти псевдовспомненные рисунки с особенной живостью видны теперь больному в его внутреннем зрении)...»