Деперсонализация

Всё, что осознаётся человеком, относится ли оно к внешнему или внут­реннему миру, имеет эмоциональную окраску, которая в силу ожидае­мо (естественности) или привычности зачастую остаётся незамечен­ной. Среди таких привычных эмоций, сопровождающих информацию извне или изнутри, помимо удовлетворённости и уверенности, выде­ляются такие, которые особенно важны как для животных, так и для человека (впрочем, способности к мышлению снижают их значение). Об их искажении здесь и пойдёт речь. Если удовлетворённость и уве­ренность имеют разную степень выраженности и регулируют уровень биотонуса, а также общую активность психических и физиологических процессов, то эти другие неотчётливо осознаваемые эмоции подкреп­ляют (а то и предвосхищают) альтернативно меняющийся информаци­онный смысл отдельных качественных характеристик воспринимаемых образов, дифференцируя значение некоторых из их свойств и стимули­руя поведенческое реагирование на них. Эти эмоции способствуют оп­ределению воспринимаемых образов как знакомых или чуждых, живых или неодушевлённых, органичных или неестественных, взаимосвязан­ных или разобщённых. По-разному эмоционально окрашено свобод­ное или вынужденное поведение, пребывание в интимной обстановке или под наблюдением. Отсутствие этого «эмоционального контроля качества» не вызывает чувственной реакции, поскольку он лишь под­чёркивает когнитивно оцениваемый смысл воспринимаемого. В норме расхождение между эмоциональной и когнитивной оценками бывает редким. Но оно всё же имеет биологический смысл, когда рациональ­ная обработка информации запаздывает. Например, при беглом взгляде на траву человек замечает в ней неподвижный чёрный предмет и счита­ет его упавшим с дерева сучком, но при этом он «интуитивно» чувствует (в данном случае воспринимает эмоционально), что «сук» живой. Такое чувство заставляет его быть осторожнее, присмотреться внимательнее. Необычный отблеск сучка позволяет убедиться, что на самом деле это замершая змея, и избежать опасности.

Поскольку все привычные эмоции слабо замечаются индивидуу­мом, то и их недостаточность или исчезновение не привлекают особого внимания. Именно поэтому о привычном удовольствии и спокойной уверенности вспоминают главным образом после того, как в резуль­тате их исчезновения развиваются, соответственно, тоска и тревога. Отсутствие других привычных эмоций ещё менее значимо: биотонуса они не регулируют, а в информационном отношении они не столько определяют смысл ситуации, сколько подтверждают его. Поэтому оно становится субъективно очевидным главным образом при их замеще­нии на неадекватные. (Более наглядны привычные эмоции при проти­воречивости информационного поля. Так, входя в незнакомое поме­щение, человек замечает знакомое лицо или что-то из мебели, и тогда эмоция новизны обстановки в целом естественным образом сочетается с эмоцией узнавания чего-то конкретного. Переживания неадекватнос­ти здесь нет.) В норме неважно, насколько интенсивно переживаемое чувство новизны в непривычной обстановке, да и присутствует ли оно вообще. Другое дело, если при этом появляется чувство знакомости. Оно противоречит реальности и тем самым сразу обращает на себя внимание как ложное, неестественное, неадекватное. Здесь привыч­ная эмоция извращённо замещена противоположной. Именно такое субъективно неадекватное искажение эмоций, когда они, сопровождая восприятие себя и мира, замещены на противоположные, и следует счи­тать деперсонализаций. В этой субъективной неадекватности, наряду с тесной связью с процессом восприятия, заключается специфичность деперсонализационного эмоционального искажения. Не относящи­еся к деперсонализации эмоциональные извращения при аффектив­ной патологии, расстройствах влечений и шизофреническом дефекте не вызывают субъективного неприятия. Так, посещение похорон и об­суждение этой темы со своими знакомыми приносит больному эмо­циональное удовлетворение и рационально не отвергается. Наоборот, он живо интересуется обстоятельствами смерти и организацией риту­альных услуг. Девочке-подростку нравится обсуждать своих родителей в неприглядном свете, и она не считает это неприемлемым. Отсутствие переживания неадекватности в восприятии окружающего или себя са­мого исключает деперсонализацию.

Если, как это обычно бывает, понимать под деперсонализацией все субъективно замечаемые изменения самоощущения и мировосприятия и причислять к ней негативные эмоциональные феномены, например ангедонию или потерю чувства уверенности и, тем более, эмоциональ­ное дефектное оскудение, то это приведёт к объединению разнородных феноменов и частичному дублированию понятий под разными терми­нами. Более того, патологично не замечать изменений в себе вследс­твие психического расстройства, а не наоборот. Например, если больной потерял память о себе, что называется биографической амнезией или аутоперсонамнезией (последний термин В. Г. Остроглазова удач­нее, поскольку забывается не только биография), то чувствовать свою изменённость для него естественно и нормально, потому что он и в са­мом деле стал иным человеком. По логике психиатров, усматривающих здесь деперсонализацию, к её соматопсихическому варианту следова­ло бы отнести и случай с головой профессора Доуэля на том основании, что она телесно чувствовала себя иначе, чем до отделения от туловища. Личность может изменяться в процессе онтогенеза (см. раздел «Психи­ческая патология и норма: инфантилы»), но относить это на формально этимологическом основании к деперсонализации, т. е. психическому расстройству, также лишено смысла.

Ввиду частого использования понятия «дефектная деперсонализа­ция» о нём следует сказать особо. Во-первых, при ней чаще речь идёт о негативных феноменах, а не об искажении эмоций. Во-вторых, здесь не только нет переживания неадекватности перемен в эмоциональной сфере, но часто больные рационально обосновывают их («зачем нужно волноваться?»). Расстройство заключается в эмоциональном обедне­нии, а не в том, что пациент сам адекватно замечает, насколько стал равнодушнее. Поэтому, Строго говоря, здесь имеется не «нарушение самосознания», а только адекватное фиксирование больным реально произошедших психических изменений у него самого. Таким обра­зом, введённое К. Haug понятие «дефектная деперсонализация» под­разумевает лишь субъективно замечаемые и на самом деле имеющие место личностные изменения, а не деперсонализационную специфику. Субъективно может замечаться и органическое слабодушие, но вряд ли целесообразно вводить термин «органическая деперсонализация», хо­тя в ряде случаев можно констатировать сочетание деперсонализации и с шизофреническим дефектом, и с органическим слабодушием. Ес­ли же иметь в виду формирование дефекта на фоне деперсонализации, то по аналогии следовало бы ввести термины дефектной депрессии, се- нестопатии, галлюцинации и пр.