В других случаях болезненная интуиция и интерпретирование выступают одновременно. С одной стороны, несомненны интерпретации. Так, горький вкус пищи, поданной больному, объясняется тем, что она отравлена. Ведь если бы еда была просто испорченной, то все обратили бы внимание на её вкус, а на самом деле все едят с удовольствием, не замечая горечи. Главный начальник вызывает к себе больную для специальных поручений, не ставя в известность непосредственного руководителя, хотя так не принято: это говорит о его влюбленности. Продавец картофеля во дворе появился впервые, торговля у него идёт явно плохо, а он всё не уходит, значит, он не продавец, а переодетый работник спецслужбы. С другой стороны, больные обычно апеллируют не только к фактам. Эти факты имеют для них особую убедительность благодаря интуитивно улавливаемой подозрительной неестественности. Угощавший горькой едой держится натянуто, интонации начальника чересчур доброжелательны, продавец зазывает к себе слишком громким, деланным голосом. О главной роли интуиции свидетельствует тот факт, что выбор бредовой интерпретации происходит раньше, чем обдумывание альтернативных объяснений, которые отвергаются, чтобы подтвердить бредовую идею (собственно, обычно такое обдумывание и не происходит).
Следует отметить, что среди населения бытует немало заблуждений, выводимых из ошибочных интерпретаций. Эти неверные, принимаемые без достаточного повода умозаключения строятся на «исключении случайного», которое венским психиатром П. Бернером рассматривалось как патогномоничный для бреда признак. Разуверения при таких (небредовых) заблуждениях обычно отметаются как несостоятельные, по существу игнорируются, альтернативные объяснения кажутся излишними, подтверждения своей правоты не требуются, хотя даже если они носят косвенный характер, то оцениваются как неоспоримые. Подобных представлений придерживается значительная часть популяции, их содержание может быть весьма актуальным и сказываться на поведении. Например, при разводе все действия бывшего супруга расцениваются как проявление мести и ревности; отношение кого-то из знакомых объясняется исключительно завистью, соперничеством или корыстью; в случайных политических событиях усматривается несомненная преднамеренность «хорошо организованных структур» и пр. Причисление таких заблуждений к бреду необоснованно, хотя подобные умозаключения и отвечают его традиционным критериям и к тому же присущи не только здоровым, но и психически больным. Но если бы их квалифицировали как «бред», распространённость последнего в качестве моносимптома возрасла бы в десятки раз. На самом деле интерпретативные заблуждения отличаются от истинного бреда прежде всего тем, что их исходным моментом не является интуитивный бред (сопровождаемый интерпретациями). При интерпретативных заблуждениях лично пережитый или почерпнутый от других людей опыт некритично, без достаточной обоснованности переносится на текущую ситуацию. Кроме того, несмотря на возможную актуальность заблуждений, касающихся иногда исключительно больного лично, их содержание всё же не является для него жизнеопределяющим (см. выше дефиницию бреда).
При достаточной продолжительности заболевания фабула бреда, сопровождающегося интерпретативными механизмами, может значительно усложняться за счёт включения всё новых фактов и действующих лиц. В других случаях она остаётся прежней, и если больные не скрывают её, то весьма стереотипно излагают лишь несколько эпизодов, давших им основание считать себя преследуемыми. Общеизвестный стереотип развития хронического бреда (от паранойяльного к па- рафренному) следует объяснять последовательным снижением критических способностей, что допускает нарастающую нелепость фабулы и может снимать ограничения с инстинктивно заложенных иерархических претензий (на свою исключительную значимость).