Меры противодействия навязчивостям, наряду с общей тенденцией пытаться отвлечься от них, имеют и свою специфику в зависимости от их вида. При навязчивых сомнениях естественны проверки и, из-за их неэффективности, перепроверки. Мнение окружающих при этом может быть особенно важным, больные могут спрашивать о самых элементарных вещах. Осознание неправомерности своих сомнений позволяет им иногда довольствоваться формальными проверками, имеющими условный характер. Например, они воспроизводят в памяти выполненное действие пять раз и, хотя полной уверенности в его правильности обычно всё равно не возникает, удовлетворяются хотя бы малой вероятностью ошибки.
Навязчивые эмоции страха, как и сомнения, иногда тоже неверно распознаются как навязчивые мысли, поскольку зачастую основное внимание врачи уделяют их идеаторному содержанию. Оно строится на тех же трёх типах мышления, что и бред, но, в отличие от него, не является патологическим, поскольку не имеет необходимой для его возникновения предпосылки: непонимания субъективности или тенденциозности своих умозаключений, т.е. некритичной оценки продукции собственного мышления. Мышление как таковое здесь не нарушено, оно лишь отражает патологический страх.
Со временем страхи могут терять свою актуальность, становиться недостаточно отчётливыми, тогда как на передний план выступают защитные меры, которые даже могут принимать характер навязчивых влечений. Например, опирающийся на логическое мышление страх загрязнения почти забывается, но больной испытывает по существу навязчивое влечение мыть руки по каждому поводу и самым тщательным образом, из-за чего сам испытывает неудобства и хотел бы от этого избавиться. Идеаторное содержание страхов может быть весьма неопределённым, если оно производно от ассоциативного или интуитивного мышления. Например, сумка на ремне прохожего — символ смерти («на ремне можно повеситься»), пятно на тротуаре грозит каким-то неясным, интуитивно предчувствуемым несчастьем для себя или своих близких. Многочисленные предметы и события, а также абстрактные понятия (например, цифры или отдельные слова) приобретают значение дурных или счастливых предзнаменований. Больные сами критически определяют содержание своего мышления как иррациональное. Эта иррациональность порождает возможность не только суеверного загадывания о будущем, сулящем счастье или беду, но и разработки иррациональных, по существу магических, причудливых способов защиты, которые формируются также интуитивно или ассоциативно и обращают на себя внимание не столько охраняющим смыслом, сколько своей нелепостью, с точки зрения логики. Например, больному важно не столько обойти пятно на тротуаре, сколько мысленно произнести фразу отвлечённого содержания, являющуюся не буквальным, а символическим заклинанием. Окурки, попадающиеся на пути, вызывают смутное, а потому в значительной степени игнорируемое, беспокойство и желание затоптать их (для предотвращения беды), что и самому пациенту не представляется логичным.
Прежде чем остановиться на навязчивых влечениях, следует коротко охарактеризовать влечения вообще и патологические в частности. Влечение основывается на предвкушении удовольствия или удовлетворения от выполнения различных желаний, обычно выражающих потребность в реализации того или иного инстинкта и характеризующихся относительной стойкостью, предпочтительностью перед другими занятиями и трудностью подавления. Предпочитаемая деятельность может быть преимущественно эмоциональной или интеллектуальной, активной или пассивно-созерцательной, познавательной или преобразующей, потребительской, созидательной или разрушительной. Влечения могут включать различные уровни: физиологический, душевный или духовный. Например, любовь (влечение к конкретному лицу) может охватывать указанные уровни в любом наборе. Эмоциональная награда при реализации влечений также существенно различается: от банального удовлетворения, устранения неприятных эмоций (напряжения) до переживания блаженства или восторга (см. также разделы «Психиатрические симптомы: другая психиатрическая симптоматика» и «Психическая патология и норма»).
Влечения не объясняются деятельностью рассудка. Если они и имеют биологический смысл (иногда очевидный, иногда устанавливаемый путём отологических исследований), то это не значит, что они возникают в результате идеаторных процессов. Даже влечение к мыслительной деятельности обусловлено не рациональными соображениями, а её эмоциональной привлекательностью. Для одного коллекционера его страсть — причина растраты денег и источник семейных неурядиц, другой объясняет её коммерческой прибыльностью, но часто это лишь формальное объяснение, поскольку инстинкт накопительства в современных условиях становится иррациональным, хотя и может дополняться меркантильностью.
Патология влечений заключается в их усилении или ослаблении несообразно возрасту и особенностям личности. Если очередное азартное увлечение возникает у человека, который всегда отличался любовью к авантюре, то нет оснований считать его патологическим. Если оно усиливается вразрез с прежними установками и привычками личности и хотя бы временно меняет её, то его следует признать (условно) патологическим. Это наблюдается в рамках эпизодов аффективных расстройств (см. раздел «Психиатрические симптомы: другая психиатрическая симптоматика»). Разновидность патологического влечения — импульсивное, основной характеристикой которого является неконтролируемое исполнение. Внезапность его возникновения — необязательная характеристика. Характернее неожиданность для наблюдателя, тогда как пациент какое-то время может противиться ему.
Если повторение или сохранение патологического влечения вызывает эмоциональную реакцию неприятия, т. е. воспринимается с ощущением чуждости (логической оценки здесь недостаточно, поскольку многие влечения для людей рационально нежелательны), то такое влечение навязчиво. Аналогично обсуждавшимся выше другим случаям навязчивостей для навязчивых влечений в качестве предпосылки характерна их хотя бы относительная парциальность: они повторяются вопреки сохранившимся присущим больному иным главенствующим устремлениям и ценностям, имеющим иную эмоциональную окраску. Таким образом, с одной стороны, навязчивое влечение проявляется с беспокоящей пациента неуместностью, захватывая его с достаточной интенсивностью, а с другой — больной не только интеллектуально критически относится к нему, но и эмоционально не принимает. Вариантом такого отношения к влечению может быть амбивалентность, т.е. потребность подчиниться ему ради удовольствия и одновременно досада на него.
При навязчивом влечении к когнитивной деятельности (умственной жвачке) эмоционально нейтрально лишь её содержание, а сам процесс мышления приносит хотя бы частичное удовлетворение. При этом набор мыслей на ту или иную вначале интересную для больного тему не может не быть относительно ограниченным, соответствуя творческому потенциалу индивидуума. Сохранение влечения к умственной деятельности приводит, таким образом, к повторению одних и тех же мыслей. В результате возникает ложный повод к пониманию этого патологического явления как «навязчивые идеи» или «идеообсессии», хотя на самом деле повторение одних и тех же мыслей не представляет собой первичного явления (когда некие идеи принимали бы неотступный характер сами по себе), а лишь отражает усиленное стремление к мыслительной деятельности. Нередко влечение к размышлениям отвлечённого содержания или к самоанализу выявляется в виде отчётливого предшествующего навязчивостям периода (по типу метафизической интоксикации). Патологическое усиление этой характерологической особенности выражается в том, что влечение к размышлениям на определённые темы начинает восприниматься как неадекватное, а их стереотипное воспроизведение вызывает реакцию отчуждения (т. е. становится навязчивым). Так, вначале пациентка забавляется сложением номеров машин, чтобы скоротать время в пути, затем она активно занимается этим всё чаще, получая удовольствие от своей умелости, а через год на какой-то период времени это занятие становится трудно контролируемым, воспринимается как вынужденное, чуждое своей неотвязностью. Такое уже не приносящее удовольствия умственное занятие, выполняемое, чтобы не испытывать дискомфорт от воздержания от него, и должно уже оцениваться как навязчивое. Эмоциональная неприятность умственной жвачки может усиливаться из-за её бесплодности. Например, пациент испытывает потребность ставить перед собой вопросы, ответы на которые найти не в состоянии: как возникла материя, почему она обладает свойством взаимного притяжения. Чем амбициознее устремления больных, тем больше они обеспокоены тем, что навязчивые раздумья отвлекают их от насущно более важных вопросов.